Другой Путь.Часть 1 - Страница 2

Смешно преображалась моя вечная компаньонка по лабораторным работам - Зойка. Она через какой-то десяток лет из тощей пигалицы превращалась в расплывшуюся табуретку с бюстом, в котором было, наверное, столько же килограммов, сколько в ней всей сейчас.

Захар Майцев - наш третий постоянный участник научных изысканий - к тому же сроку становился щеголеватым доцентом, лишенным большей части растительности на голове. Несколько преподавателей за эти годы должны были умереть, и я пару раз порывался сказать Хорошавину, чтобы он переставал курить, а Маркову с кафедры ТОЭ хотел посоветовать бросить его горные лыжи, но каждый раз что-то останавливало меня. Скорее всего, надо мной бы просто посмеялись и все мои усилия по спасению их жизней пропали бы втуне.

Мама... В моих видениях она проживала долгую, трудную жизнь и к декабрю двенадцатого года все еще была бодра.

И только с самим собой у меня выходило все как-то криво и противоречиво. Сколько я не вглядывался в зеркало, а мое "будущее" всегда виделось иным, чем в прошлый раз. На день-два еще удавалось "заглянуть", а позже все расплывалось каким-то невнятным образом - как в телевизоре с плохонастроенной антенной.

Вечером, после четырех пар, обеда и еще трех часов подготовки к завтрашнему семинару, я позволил Майцеву уговорить себя на поход на дискотеку. Мне захотелось услышать музыку и ощутить, какой она станет лет через двадцать-тридцать.

Захар что-то возбужденно говорил по пути на танцы, а я спокойно пропускал его треп мимо ушей, пока мы не оказались на площади перед горкомом партии. К моему ужасу стелу перед краснокирпичным зданием, украшенную знакомым с детства гербом СССР, в будущем оседлает двуглавый орел - примерно такой, как на картинках в учебнике истории о царской России. А герба она лишится. Это было так неожиданно и нелепо, что я застыл как вкопанный посреди дороги на пешеходном переходе. И это открытие заставило меня задуматься о том, что теперь я могу знать не только будущее людей, но и развитие целых народов.

Захар буквально выдернул меня из-под резко затормозившего грузовика. Машину немножко потащило в сторону, а когда она остановилась - открылась водительская дверца, и нам пришлось выслушать порцию отборной матерщины из уст лысого, тщедушного водителя, разрисованного татуировками как людоед-маори, не рискнувшего, однако, выйти из кабины. Зато на словах он превратил нас буквально в грязь под ногтями на своих тощих и чумазых ногах.

Мой товарищ улыбался - ему всегда нравился художественный мат. Захар говорил, что некоторые знатоки крепких выражений так умеют разнообразить свою ругань, что она становится похожей на поэзию. Он даже иногда специально пробирался в больницу, где работал его отец - послушать под окнами кудрявые выражения прощающихся с "белкой" алкоголиков. Мне ничего красивого в этих словах не виделось, и я едва не полез в кабину требовать сатисфакции за нанесенные оскорбления. Но парень за рулем смачно сплюнул в нашу сторону, и, со скрежетом переключив передачу, газанул, унося в кузове нечто гораздо более смрадное, чем выхлоп его мотора. А я смотрел ему в след и пытался увидеть его будущее, но ничего не получалось - я не знал его! И, видимо, никогда не узнаю, поэтому и "вспомнить" о нем мне было нечего. Это второе открытие показалось мне еще более забавным, чем все, произошедшее с утра.

А Захар уже тянул меня за рукав.

Летняя дискотека под открытым небом в городском парке культуры и отдыха встретила нас запахом пота и сигарет, гоготом местной шпаны и "Барабанщиком" Гнатюка. И я сразу отметил, что еще тридцать лет кудрявый украинский парубок будет петь только "Барабанщика" и "Птицу счастья". И все - ничего больше он уже не сделает. Будут какие-то песенки, но нынешней популярности ему не достичь никогда.

Ему и другим нашим "звездам советской эстрадыё" на смену придут группы "Мираж" и "Майский лай", нет, "Ласковый май" - с наивными, плохорифмованными простенькими однообразными песенками, какие-то бесчисленные Саши Айвазовы, Кати Лель... "Вспоминать" дальше мне расхотелось.

Захар моментально ввинтился в притоптывающую толпу, а я остался стоять под деревом. Примерно час я наблюдал за людьми - знакомыми и не очень - и "вспоминал-вспоминал-вспоминал" их будущее. Кто-то был виден весь, кто-то полностью закрыт для меня.

А со сцены наши доморощенные музыканты уже спели "Траву у дома", "Под крышей дома твоего" и взяли короткую паузу.

- Привет, - ко мне неожиданно подошла Нюрка Стрельцова с параллельного потока в институте.

Была она хорошенькая блондинка, с ладной фигуркой и одним существенным недостатком - сильно сосредоточена на комсомольской работе - будто и нечем более заняться девице в девятнадцать лет! И я никак не ожидал ее здесь увидеть - больно ответственно она относилась к своей общественной нагрузке, и на всякие танцы-шманцы времени у нее не было никогда прежде. Несмотря на свою показную деловитость и круглосуточную занятость комсомольскими поручениями, она часто улыбалась, смешно морща тонкий носик. От ее улыбки таяли все, кого я знал и я не был исключением.

- Привет, - привычно улыбнувшись во весь рот, ответил я и "посмотрел" ее будущее.

После событий 1991 года она вышла замуж за какого-то ... бандита, что ли? И это тоже было интересно. Никогда бы не подумал такого про комсомольского активиста Нюрку. И после девяносто первого года она куда-то пропала с моего горизонта - я не знал, что с ней случится после ее замужества.